Хань Дун не только поэт, чьё раннее творчество представляет собой критический ответ на традицию. Отмежевание от предшественников видно и в его поэтической практике, и в различных замечаниях о поэтике, которые он публиковал начиная с 1985 года. Они воплощают желание демистифицировать поэзию или минимизировать подчёркивание онтологического примата языка как средства реализации поэтического.

В их ряду особняком стоит манифест 1999 года О народности·论民间, полностью посвящённый полемике с противниками избранного Хань Дуном и — шире — группой Они·他们 поэтического курса. Вот его вторая, заключительная, часть (первую можно найти в предыдущем посте).

7. Народность в 90—е

С формальной точки зрения, в 90-х уже не было таких масштабных поэтических движений, как в 80-е. Различные объединения, направления, самиздатская печать уже устарели, однако творчество «из подполья» продолжало существовать – правда, из коллективного труда оно перешло в творчество индивидуальное, где каждый был сам себе хозяин. Самостоятельная работа, самостоятельно изданные сборники поэзии, а также публикации из своего кармана заменили различные объединения, общества и кооперацию. Некоторые народные поэты из 80-х выдвинулись на литературную арену мэйнстрима, начали официально издавать поэтические сборники, получили публичные оценки своего творчества, стали появляться в разного рода СМИ, увлеклись посещением международных синологических конференций; их сознательный отход от народности вовсе не означал её смерти или «завершения её миссии». Как раз наоборот, с приходом 90-х главными силами народного творчества стали вовсе не те поэты, что были популярны в 80-х годах, а поколение молодых, что сохранили необходимую народную позицию новыми методами, став тем самым ведущими деятелями народной литературы 90-х. Среди них были Ян Цзянь[1], Чжу Вэнь[2], Лу Ян[3], А Цзянь[4], И Ша, Лю Лигань[5], Чжу Чжу[6], Хоу Ма[7], Сюй Цзян[8], Ду Малань[9], Тан Даньхун[10], Ланьлань. Некоторые другие выдающиеся поэты, засветившиеся в народных движениях 80-х, по-прежнему отказывались пожертвовать свободой творческого созидания ради материальных достижений и славы, продолжая писать в одиночестве и сомнениях и поныне. Этот костяк составляли Ян Лянь, Сяо Ань, Цзиму Лангэ, Люй Дэань, Хэ Сяочжу, Пу Минь, Бай Хуа, Ван Инь, Лу Иминь и другие. Этот список составлен мной, чей читательский опыт и знания, конечно же, довольно ограничены. Из-за индивидуализации творчества и исключительной его маскировки, обстановка народного творчества в 90-е годы требует ещё более кропотливых изысканий и исследований. Но есть одно, в чём можно быть уверенным: в 90-х годах народное творчество по-прежнему существует, его внешняя форма хоть и претерпела изменения, но по-прежнему весьма эффективна. Лишь в такой безвестности возможна непрерывность, постоянство связи поколений, исключительность произведений, новизна тем. По сравнению с творчеством поэтов мэйнстрима, чья главная цель – успех, творчество народных поэтов, свойственная ему энергия, его достижения оказываются на уровень выше. Именно народное творчество ознаменовало собой высшую точку поэтического творчества вообще и средоточие его сути.

Другая перемена во внешней форме народности заключается вот в чём: сфера народного творчества захватила и прозу с эссеистикой. Народное творчество 80-х в основном было поэтическим, и хотя в самиздатских сборниках периодически появлялись и проза, и эссе, но поскольку качество тех произведений было довольно низким, они не могли претендовать на звание передовых. С приходом 90-х некоторые народные поэты обратились к прозе, вложив в неё свою позицию и лучшие образчики качественного творчества. Целая группа писателей, исполненных литературных идеалов, отказались от своих государственных должностей, отошли от Системы, осознанно предав себя изгнанию перед лицом славы и выгоды. Особенно стоит отметить движение под названием Разрыв·断裂, инициированное Чжу Вэнем в мае 1998 года. Хотя позиции его участников разнились и каждый преследовал свои цели, но движение само по себе было исполнено истинного революционного духа. Его народная суть, противостояние давлению со стороны разнообразных нелитературных факторов, а также определённая позиция – всё это чрезвычайно важно. Спустя год десять молодых художников вновь создали движение под названием Я по-прежнему говорю так·我仍这样说, которое по сути своей и по духу можно было считать идейным продолжением Разрыва. Среди участников этого движения были не только поэты и прозаики, но также и художники. От организованного противостояния внешнему давлению произошёл переход к способности реагировать на конкретные события и вещи, ощутимо повысилась эффективность и развилось ощущение реальности. Методы, к которым прибегало движение, составляли наиболее значимые характеристики народной культуры 90-х – оно разносторонне, комплексно и при этом наиболее мощно выразило ту народную позицию, которая являлась предпосылкой к его созданию. Оно отличалось от пропагандистских споров, а также склок внутри объединений, движений и различных направлений; открытый характер движения допускал возможность критики, недовольства со стороны и исправления ошибок. Каждый человек реагировал на насущные проблемы движения исходя из своей личной позиции и собственных целей. Это движение стало чем-то вроде источника восприимчивости, тестовым реагентом, и всем поколениям на литературной арене перед лицом этого движения не оставалось ничего иного, кроме как показать публике свои столь разномастные физиономии.

Конечно же, то, что описано выше, касается лишь изменений и развития, произошедших с внешней формой народности. Взращивание и усиление его духовной сути (независимое сознание и возможность творческого созидания) оказались по-прежнему чрезвычайно важными, иначе так называемое народное творчество стало бы лишь какими-то бессмысленными телодвижениями, течением без цели. Большое счастье, что покойные Ху Куань и Ван Сяобо своим существованием и своими исключительными произведениями прочно вошли в историю народности. А кроме того, и ныне живущие Чжу Вэнь, Лу Ян, Ли Сяошань[11], Ян Ли, Ян Цзянь, что воодушевили на борьбу и отказывались от всякого сотрудничества с истеблишментом, считая независимое мышление и свободное созидание необходимыми предпосылками творчества, осознанно объединяя их в одно неделимое целое. Их творчество при жизни при этом более значимо, чем всколыхнувшая страну их смерть. Эта значимость находится в контексте народного творчества, и ещё больше – в контексте современной китайской литературы.

8. Поглощает ли народность индивидуальность?

Если рассматривать духовную сущность народного творчества как независимое мышление и свободное творчество, то оно, конечно, не может поглотить индивидуальность. Как раз наоборот, народность – это пространство, где индивидуальность обретает возможность существования и развития. Индивидуальность, опирающаяся на Систему или приоритет западной риторики, довольно сомнительна, она получает объяснение, смысл и основу существования от перечисленных ранее Махин – по сути же – ценой своей идентичности. При этом народность отнюдь не ещё одна Махина, на сегодняшний день она есть то место, где власть навсегда теряет свой диктат, пространство, где царят молчание и тишина. Суть народности определяется самостоятельным и свободным по характеру созиданием, независимая и талантливая личность – вот неотъемлемый дух народного творчества. А под влиянием Махин индивидуальный дух уже оказывается запродан им. В лучшем случае человек, контролируемый властью, будет обладать лишь частью своей души. Отношения между народом и личностью по форме своей вовсе не то же, что отношения между личностью и представителями власти, даже наоборот. Если в первом случае личность находится в главенствующей позиции, то во втором случае личность не только абсолютно пассивна, но и к тому же ей постоянно необходимо задействовать дух власти (точнее –бездуховность) и самоутверждаться.

Те, кто считает народность пространством власти, полностью ошибаются. Народность для представителей власти становится лишь методом, средством для достижения личных выгод, а в итоге обретения еще большего могущества. Народность вовсе не является, как они говорят, пространством для свершения восстания и бунта, отправной точкой «оппозиционности» и «призывом предать всё огню и мечу». В условиях народности нет такого явления, когда одна сила противостоит другой, или, можно сказать, борьба, что ведётся во имя народности, никогда не сможет опуститься до уровня сражения за влияние и власть. По сути, народная борьба ведётся не ради получения власти, власть и влияние как таковые отбрасываются, целью становится вовсе не сама борьба, а сохранение и продолжение традиций, литературное творчество само по себе, при этом важно избавиться от тех препятствий, что может учинить власть. То, к чему она стремится, это вовсе не власть, а право, право на выживание, право на самовыражение и ничем не ограниченное творчество. С точки зрения внешней формы, наименьшая цель оказывается её наивысшей целью.

Те, кто нарекают народность «преступной средой», очевидно, делают это злонамеренно. Они, исполненные торжества, возомнили себя неким литературным правительством, и это есть следствие, вытекающее из злонамеренного отношения власти к народу. Принимая во внимание то, что ваш покорный слуга сам из народа, то в своём понимании литературы я тоже пляшу от власти. В прежние годы борьба против Системы велась лишь ради обретения подобной же власти, вовлечение в мэйнстрим и очернение народности обозначали всего лишь то, что появлялись определённые угрозы Системе. Обстановка изменилась, произошёл переход от слабого положения к сильному, способ выражения уже не тот, но смелость всё та же – это и есть актуальная на сегодня задача. Определённо, некоторые воспринимают народность как ещё один инструмент получения власти. Конечно же, некоторые привыкли использовать народность именно в этом ключе. Однако, это лишь личный выбор каждого, не стоит исходя из него делать какие-то выводы относительно народности. Предательство, оговор, корыстные замыслы каждого по отношению к народности отнюдь не наносят ущерба её имиджу, не переворачивают с ног на голову её ценности, в том числе (как хотелось бы) и вовсе не уничтожают её.

9. Народность и маргинальность, неформальность

Если говорить о маргинальность по отношению к центру, о неформальности по отношению к мэйнстриму, то ни первое, ни второе не образуют самостоятельно описываемого или целостного понятия. Целостность, взаимоограничение маргинального и центра, как и целостность и взаимоограничение неформального и мэйнстрима так или иначе ведут к тому, что понятия эти теряют свою эффективность. Между маргинальностью и центром, между неформальным (андеграундом) и мэйнстримом не только существуют противостояние, различия, но и, что наиболее важно, и обмен, и взаимная обусловленность. Поэтому, приходится признать, что в определённых условиях маргинальность – всего лишь пред-центровость, а неформальность – пред-мэйнстрим. Фактически, это единственно возможное допустимое их толкование.

А вот понятие народности – самостоятельное, существенное, исчерпывающее, оно не зависит от Системы и официоза. Ведь народность, что зависит от официальных кругов или Системы – это лишь бренная оболочка, не обладающая реальной ценностью. Конечно же, между подлинной народностью и официальной риторикой и Системой существует противостояние, различия, кроме того, народность противостоит превосходству западной риторики и рынку. Здесь наличие противостояния и различий определённо, а вот обмен и взаимообусловенность не имеют оснований. Идентификация народности относительно неформальности и маргинальности имеет свои ограничения. В контексте противостояния, различия народность оправдывает маргинальность и неформальность; однако с точки зрения обмена и взаимообусловленности народность отрицает маргинальность и неформальность. Если говорить, что маргинальность – это пред-центровость, то народность, конечно же, вовсе не то же, что такая маргинальность. Иными словами, если неформальность – пред-мэйнстрим, то народность вовсе не такая неформальность.

Полное отождествление народности с маргинальностью и неформальностью – это, конечно, априорное суждение или даже намеренное извращение фактов. В таком отождествлении постоянно подчеркивается целостность и взаимосвязанность народности и тех, кому она противостоит, тем самым уничижается основоположное качество народности – независимое её существование. Как будто отделившись от Системы и превосходства западной риторики, народность не может существовать независимо от них, как будто бы народность стремится заполучить такое же влияние, коим обладают Система, западная риторика и рынок, или даже занять место самой Системы, западной риторики. Это в корне неверное представление приходит от чувства уязвлённости самих представителей власти, кроме того, оно также получает одобрение некоторых вышедших из народа писателей, поэтому оно практически стало непреложным фактом, и потому такую точку зрения стало довольно трудно опровергнуть. Однако жизнь и творчество таких фигур, как Шичжи, Ху Куань и Ван Сяобо, невозможно объяснить таким искажённым понятием народности, поэтому такое понятие остаётся лишь признать неэффективным. Из того, что было сказано выше, становится ясно, что именно эти фигуры сформировали своим существованием и деятельностью крепкий, несгибаемый дух народа, они воплощают собой саму сущность народного творчества, в то же время являются наиболее надёжным эталоном народности. Иными словами, то, что народные поэты отстаивают – это их несгибаемая народная позиция.

10. Народность и «народная литература»

Народность и «народная литература» не одно и то же, и разница между ними исключительно отчётлива и ясна. Это объяснять не требуется, однако поскольку некоторые намеренно искажают факты, пытаются опустить понятие народности до уровня «народной литературы», ситуацию необходимо прояснить.

«Народная литература» – это чёткое понятие в современном литературоведении, согласно статье в Словаре современного китайского языка, что у меня под рукой, «народная литература» – это «литература, непосредственно создаваемая трудящимся народом и широко распространяемая среди этого народа, в основном это устное творчество, включающее в себя мифы, легенды (предания), народные сказки, драмы, народную эстраду, песни и т.д.». Обычно понятие «народной литературы» – это понятие о стилизованном направлении, определённом эстетическом уклоне, её авторы в основном – безвестные коллективы, их имена никому не известны. С другой стороны, их связь с традиционной литературой и народной психологией основополагающа и имеет решающий характер, источник такой литературы – это главным образом широкая, бескрайняя деревня, сама земля.

Понятие народности в корне отличается от определения «народной литературы». В первую очередь, её автор – конкретная личность, и именно личность всецело несёт ответственность за авторское творчество. В то же время традиция и народные эстетические предпочтения никак его не ограничивают, он не ориентируется на прошлое, как не ориентируется и на течение жизненной силы цивилизации, насчитывающей несколько тысяч лет, и на преумножающую плоть землю. Народность не ищет покровительства у этой Махины, что представляет из себя сплав традиций, нации и народа. В этом сопоставлении народность вновь доказывает свой независимый характер. Она не имеет ничего общего с фольклором и народными обычаями, также не имеет ничего общего с услаждением слуха и зрения, с передачей из уст в уста, она прочно основана на реальной действительности, она ориентируется на неизвестное, на будущее. Её задача не транслирование традиции, не раскапывание её, не временем данные естественные метаморфозы, но свободное творчество, где искусство ставится во главу угла.

Как раз в связи «народной литературы» и Системы, а также западной риторики и рынка существует целостность и взаимное ограничение, поэтому такая литература и появляется порой в виде маргинальном и неформальном. Тогда как народность сторонится подобных близких отношений, у народности нет точек соприкосновений и обмена с «народной литературой», поэтому художественные критерии и эстетические требования не соотносятся с вышеперечисленными. Отождествление народности и «народной литературы» происходит для того, чтобы поглотить независимый характер народности, её самодостаточность и эффективность. Цель этого отождествления – получение выгоды всякими заурядностями.

11. Народность и вкусы масс, литература на книжных развалах

Вкусы толпы, масс-маркет связаны с рынком, с его властью и притягательной силой. Если знать, что народность противостоит Системе, её конфронтация с Системой и несовместимость с ней необязательно приведут на рынок. Нет необходимости делать выбор между Системой и рынком. В новых исторических условиях рынок, ставший силовым фактором, превратился в довольно мощного соперника самой Системы. Это уже факт, который невозможно отрицать (как и превосходство европейского дискурса уже превратилось в соперника Системы), однако это не значит, что противостояние народности и Системы уже эволюционировало в конфликт рынка и Системы. Из вышеперечисленного следует, что в такой тройственной системе народность не может стать ещё одним конкурентоспособным участником противостояния, как не может опираться на одну из сторон системы, дабы найти себе выход. Всё потому, что так называемое противостояние, как правило, возникает на почве меряния силами и борьбы за власть и не имеет ничего общего с литературой и искусством.

Отождествление народности и рынка (массовых предпочтений и массовой литературы) поглощает её художественную сущность. Коль скоро теряется художественная ценность народности, разговор о достоинствах и недостатках влияния рынка и Системы на литературу в этом случае не имеет смысла. Мы уже видели немало рассуждений о рынке, критики рынка, его описаний, однако все они далеки от главной предпосылки – самого́ литературного творчества, поэтому будь даже точки зрения абсолютно новы, мысли глубоки и изящны, а сами статьи великолепны и красочны, всё это – пустые бесцельные разговоры, которые кроме как самоутверждение учёных, никакой цели не имеет. Если в таких рассуждениях постоянно предрекать скорый конец литературному творчеству, его скорый уход в нирвану и его обречённость на гибель в коммерциализированном и механизированном обществе будущего, то какой же смысл будет обсуждать связь литературы с рынком и кризис литературы? В подобных исторически сложившихся рамках невозможно найти выход для литературы, её суть и связь с умами и чаяниями народа тоже никак не объяснить, а главное – в этом нет никакой помощи будущему литературы и её реальному состоянию. Необходимо во весь голос крикнуть, опережая исторические исследования, разъяснить всем значение литературы, её ценность, а также исследовать творчество, соответствующее определённой исторической обстановке, конкретных людей и даже не удовлетворяющие требованиям времени произведения. Даже так: надо выяснить, что же должен выбрать человек, перед которым стоит необходимость совершить выбор исторической важности (в том числе и учёные-критики)? Принять так называемую историческую необходимость и целесообразность и поддерживать такую позицию, дабы свободно плыть по течению? А может, воспрянуть и бороться, и ради сохранения литературы и искусства, свободного творческого созидания в действительности и в будущем завоевать больше пространства, свободного места? Легко признать беспощадность истории, её величие и неотвратимость, как легко признать несостоятельность литературы в современном мире, базирующемся на борьбе разных источников власти, однако трудность в другом: всё это, скорее, безнадёжная борьба за человеческие ценности и чаяния. Народность исходит вовсе не из иллюзий и вымысла, она формируется из личной творческой практики каждого автора и его бесстрашной борьбы; народности не только необходимы такие поэты, как Шичжи, Ху Куань, а также такие писатели, как Ван Сяобо, ей не обойтись и без по-настоящему независимого творческого духа, а также воодушевлённых искусством критиков, обозревателей и литературоведов. А говоря о сегодняшнем дне, где так модно это «чудо» западной литературы, есть ли те, кто готов обратить свой внимание на народность, эту неизвестную и молчаливую часть литературы?

12. Какова ценность народности в условиях плюрализма?

Так называемое разнообразие – обсуждение литературы в историческом контексте – определяет относительную ценность литературы, её значение. В подобном обсуждении диверсификация становится некой абсолютной величиной, и именно с этим должны бороться сами литературоведы и настоящие читатели. Как могут поэты, писатели, не лишённые идеалов, не верить в исключительную ценность литературы? Как могут они не верить в её абсолютные критерии? Как могут они не верить в различия подлинного и фальшивого, высокого и низкого, достойного и слабого? Как может читатель, руководствующийся велением души, довольствоваться возможностью различать лишь стилистические характеристики произведений? Знание об относительности самой литературы и знание об её абсолютности приходят из совершенно разных уровней познания, не стоит путать эти понятия.

С исторической точки зрения, относительность литературы предопределена, подобно тому, как предопределена абсолютность творческого и эстетического уровней. С точки зрения истории, ценность и смысл литературы исходят из её социальной функции, из той доли, которую литература занимает в структуре самой культуры, из взаимосвязи литературы и власти, а также из соотношения сил с точки зрения идеологии. Разнообразие в этом плане есть общая тенденция, залог свободного открытого общества. На этом уровне мы одобряем разнообразие в литературе, конкуренцию, обмен, общее развитие и взаимоограничение, поддерживаем идею «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Но даже если и так, на этом историческом уровне, в условиях такого разнообразия, где предпосылкой является относительность литературы, необходимо признать сегмент такого разнообразия, где предпосылкой является абсолютность литературы. Говоря принципиально, общая относительность допускает абсолютность своих фрагментов, иначе такая относительность будет ложной, как следствие, относительность захватывает место абсолютности. С точки зрения теории, то, что мы видим – узурпаторство относительности по отношению к абсолютности; помещая разнообразие на устойчивую абсолютную позицию, относительность стремится поглотить абсолютность литературы. Упрёки и нетерпимость по отношению к народности как раз и идут отсюда, а не откуда-нибудь ещё, как если бы люди находили радость в обсуждениях: признать абсолютную ценность литературы, абсолютность её критериев, признать разницу между подлинной и фальшивой, достойной и слабой литературой – это и есть отрицание разнообразия. Кто же в итоге кого отрицает? Кто же кого стремится изничтожить? Ответить на вопрос, оказывается, не так-то легко.

Поддержка такой исторической точки зрения о разнообразии отнюдь не означает того, что в эстетическом наслаждении литературой и чтении люди больше не преследуют абсолютных ценностей, абсолютных критериев, как и не означает прекращения суждений о подлинности и фальши, достоинстве и слабости литературных произведений. На уровне разнообразия невозможно получить абсолютную ценность и абсолютный смысл литературы. Всё как раз наоборот: те, кто во главу угла ставит диверсификацию, как вывод могут получить только релятивизацию литературы, и литература, что в таких условиях может появиться, будет способна лишь идти на компромисс, по характеру будет приспособленческой и слабой. Хороший писатель, поэт, читатель это ведь не историк-социолог, за плечами у которого богатый жизненный опыт, а в арсенале – изящная выверенная техника, он обязан верить в абсолютность литературы, в разницу, существующую между подлинным и фальшивым, достойным и плохим. Хотя его убеждения и вряд ли смогут получить эффективную поддержку, ведь выражает он то, что трудно высказать словами, но он просто обязан верить в то, что говорит; личный успех каждого, а также значение произведений в контексте общественном и историческом могут быть лишь чем-то относительным, не очень важным, то есть не иметь основополагающий характер. Только так он сможет проникнуть в творческую сферу, связанную с духовной сутью. Эта сфера отрицает все возможные ограничения исторического подхода, иными словами, эффективность исторического подхода тут теряет свою силу, всё, что можно проследить – это лишь внешняя форма, проникнуть в её духовную суть же очень трудно.

Короче говоря, сегодня, когда разнообразие как фактор уже прочно утвердилось, народность упорно отстаивает своё абсолютное положение в условиях относительной литературы как целого. Она не отрицает остальных частей системы, даже выражает понимание, однако на уровне творческого созидания, на уровне литературно-эстетическом она решительно противостоит релятивизации, мещанским и нигилистическим тенденциям. Это противостояние проистекает из вящей необходимости, и цель здесь – лишь защитить абсолютную ценность и достоинство литературы.

13. Фальшивая народность

Фальшивой народность становится тогда, когда она превращается в платформу для получения выгод, в способ, метод, средство, пространство для потакания власти. Такая подделка утрачивает саму суть народности, её независимый дух, творческие цели; внешне, может, такая народность и привлекательна, но она лишь символическая бренная оболочка. В условиях тотальной релятивизации разнообразия, образуя с другими составляющими структуры единое целое, она подчеркивает взаимодействие и взаимоограничение внутри системы. Фальшивая народность – это народность, понимаемая как отправная точка для ведения личной борьбы и достижения успехов, на деле реализовывается же принцип «победитель всегда прав». В 90-е годы некоторые поэты-участники мэйнстримного дискурса именно так понимали народность и осуществляли именно её в поэтической практике, что вовсе не было следствием их вызывающей позиции. Подобная народность в итоге и стала пониматься как народность подлинная.

Народность не ставит во главу угла успех или поражение, она существует вовсе не благодаря тому, нашёл конкретный автор своё место в жизни или нет, а также было ли эффективно его развитие; тем более, народность не может возникнуть по чьему-либо желанию, а в те времена, когда в ней необходимости нет, прекратить своё существование. Подлинная народность вечна и непреложна. Это не означает, однако, что она прибежище личностей заурядных и бесталанных, где те могли бы друг друга утешать. Народность, на которую опираются эти безуспешные середняки вовсе не подлинная, её спонтанные появление и исчезновение происходят по необходимости. Народность, которая находит себя в творчестве патологических себялюбцев, также не вызывает доверия, то, что её заботит, – слава или бесчестье кого-то одного, социальный статус и достоинство. Хотя авторами и принимается позиция отрицающая, однако её напыщенный аристократизм и стремление к возвышенности, нравственности – очень сомнительны.

В общем, фальшивая народность это: 1) народность, используемая как средство получения власти; 2) народность, превращённая в средство самоутешения для неудачников; 3) народность, ставшая воплощением возвышенной, целомудренной позиции себялюбцев. Перечисленные нами три определения народности проистекают из внутренних и внешних искажений понятия народности, ошибочных толкований и обхождений трудностей. Это приводит к утрате единственно значимого определения народности. Сопоставим: подлинная народность это: 1) необходимость отбросить пространство власти, сокрывшись в безвестности и тишине; 2) лоно независимого духа и водоворот свободного творчества, где идеалы – талант, твёрдый характер и чуткая душа; 3) необходимость непреклонной борьбы ради сохранения жизни литературы и искусства, во имя самовыражения и реализации творческих прав (не власти).

14. Будущее народности

Главное – чтобы литература существовала до конца вопреки всему, чтобы человеческой душе по-прежнему было необходимо успокоение, чтобы не иссякало восхищение красотой и свободным творчеством, чтобы давление, провоцируемое препятствиями, о которых мы говорили выше, росло день ото дня (что легко вообразить в обществе, где во главе стоят коммерция, технические знания и власть традиции), и тогда народность, будучи необходимым и неотъемлемым пространством, своего рода оборонительным рубежом, где охраняют, продлевают существование литературы и свободного творчества, никогда не сможет исчезнуть. Хоть в будущем её конкретная форма, способ выражения могут претерпеть изменения, а сущность может стать и более гибкой, и закоснелой или даже туманной, существование народности будет непоколебимым и не позволит каких-то подмен. Будем же верить, стараться, бороться. Вот то, что должно привлечь внимание тех, кто относится к народности и также находится вне её: народность вовсе не некое имманентное пространство самоотдачи, хотя она отстаивает абсолютные принципы литературы, её абсолютные ценности и цели (и тут – никаких компромиссов), кругозор её должны быть значительно шире, она не должна быть сдержанной, её методы должны быть разнообразны, а не однородны, её деятельность должна быть разносторонней, а не однобокой, её атмосфера должна быть исполнена радости, а не печали, а её цель – абсолютная вечность и непреложность, а не минутные радости.

 

25 октября 1999 – 12 ноября 1999

[1] Ян Цзянь·杨键 (1967–) – поэт, бывший рабочий, лауреат премии Лю Лиань 1995 года.

[2] Чжу Вэнь·朱文 (1967–) – писатель, поэт и режиссёр артхауса.

[3] Лу Ян·鲁羊 (1963–) – поэт и прозаик, учился в Нанкине, входил вместе с Хань Дуном и Чжу Вэнем в круг авторов Они.

[4] А Цзянь·阿坚 (1955–), настоящее имя Чжао Шицзянь, – поэт, писатель, автор травелогов и сборников народных песен.

[5] Лю Лигань·刘立杆 (1967–) – поэт из Сучжоу, близкий кругу Они.

[6] Чжу Чжу·朱朱 (1969–) – поэт из Янчжоу, ныне живущий в Нанкине, лауреат премии Лю Лиань и ряда других.

[7] Хоу Ма·侯马 (1967–) – поэт, печатавшийся в журналах Они, Одна строка·一行, Подсолнух·葵; по образованию юрист.

[8] Сюй Цзян·徐江 (1967–) – поэт из Тяньцзиня, один из создателей журнала Подсолнух.

[9] Ду Малань·杜马兰 (1965–), настоящее имя Ду Цзюньфэй, – поэт из Нанкина, работал дизайнером рекламы.

[10] Тань Даньхун·唐丹鸿 (1965–) – поэтесса из Чэнду, режиссёр-документалист, владелица книжного магазина Кафка.

[11] Ли Сяошань·李小山 (1957–) – художник, арт-критик из Нанкина.

Первая часть доступна по ссылке, оригинальный текст эссе можно прочесть здесь.

спасибо Марии Поспеловой

за помощь в подготовке материала