Представляем продолжение статьи одного из пионеров литературного авангарда Чжоу Лунью Современное положение китайской поэзии·汉语诗歌的当下处境 , в котором он рассуждает о «болевых точках» китайской поэзии сегодня.

Хотя я весьма оптимистично оцениваю положение современной китайской поэзии, это не значит, что я не замечаю существующих проблем. Вот мои личные наблюдения о некоторых из их проявлений.

 Первое – это «возвращенцы от бизнеса». Их порой называют «дружиной возвращающихся на лоно поэзии»[1]. Так говорят о тех поэтах, кто с головой ушёл в бизнес, но сейчас снова выбирается на поэтические берега. В погоне за лавровым венком на своей голове они посещают уйму мероприятий и появляются везде, где только возможно. Эти бывшие поэты, откликнувшиеся на призыв партии заняться торговлей, большей частью появились в 1980-е годы. В атмосфере «культурного» и «поэтического» бума, создание стихов стало весьма распространённым занятием – таким же модным, как стремление заниматься бизнесом. Возникшее позже расхождение (кто-то уехал заграницу, кто-то ушёл в бизнес, кто-то забросил поэзию, кто-то продолжил держаться серьёзного письма) имело свои предпосылки. Разбогатевшие поэты – это конечно хорошо, но мне не нравится, что бизнесмены всё ещё считают нужным держаться мёртвой хваткой за звание «поэта». Даже в сложившейся за несколько тысячелетий китайской системе с её приоритетом власти премьер-министр после истечения срока исполнения своих должностных обязанностей может назваться только экс-премьер-министром. Тогда почему поэты, занимавшиеся поэзией два года, а коммерцией больше двадцати лет, считают возможным называть себя поэтами? Власть предержащие выступают за отмену системы пожизненного занятия должности. Мне кажется, что и поэтам следует придерживаться её. Нет поэзии, но есть бизнес – значит бизнесмен, даже если был поэтом, должен считаться «бывшим поэтом». Честно говоря, даже если эти «бывшие поэты» снова вернутся в поэзию, они в общей массе привнесут в неё свой бизнес-менталитет и свои модели поведения, будут, как и бизнесмены, популяризировать себя (так как у них есть деньги, они верят в силу денег). Это вредоносно для серьёзной поэзии. Что касается поэзии логореи·口水诗, поэзии телесного низа·下半身, поэзии абсурда·废话诗, голой поэзии·裸诗 и тому подобному, то это всего лишь демонизирующее поэзию поведение, которое возникает под воздействием бизнес-идеологии. Другими словами, это попирание поэзии. Критики не должны смешивать этот хаос с авангардной поэзией.

Второе – это проблема «источников творчества». Начиная с 1990-х годов на протяжении долгого времени поэзия внутри страны буксовала и отравлялась несколькими северными авторами, которые увлекались «переводными» форматами. Под «переводными» форматами я имею в виду гипертрофированную увлечённость западной культурой – использование западных имён и топонимов в заглавиях, постоянный диалог с призраками западных поэтов. В каждом стихотворении – изобилие иностранных сцен и героев, манерных анжамбеманов и парцелляций; нередко в самом стихотворении происходил диалог с использованием цитат (конечно, с добавлением кавычек), и всё это в неуклюжем, раздёрганном ритме. «Переводческая поэзия» с точки зрения эстетики и ценностных ориентиров своим гномоном видит современную западную поэзию. Однажды, когда я говорил по телефону с хорошим китайским поэтом и переводчиком англо-американской современной поэзии, я любезно напомнил ему: «Твои переводы иностранной поэзии становятся образцами для подражания. Они негативно влияют на твои собственные стихи». Он сказал: «Лунью, ты прав. Но если не использовать ресурсы зарубежной поэзии, то как тогда писать?» Я ответил: «Самостоятельно? Исходя из своей жизни, своего собственного опыта, своих страданий и переживаний. Ещё есть история страданий земли, на которой мы живём, прошлое и настоящее, каждодневная боль твоей души и твоего тела. Вот они ваши ресурсы для творчества. Где же ещё искать ресурсы, если не в этом?» В этом диалоге обозначилась моя система поэтических ценностей. В отличие от «переводческих» поэтов, подчёркивающих роль западного знания в качестве ресурса для творчества и выступающих за интеграцию с Западом при создании переводческой поэзии, мои знания, эстетический интерес и поэтические ценности в основе своей – китайские. В своей поэзии я ещё больше заостряю внимание читателей на личном жизненном опыте поэта, на боли и причастности к земле, на которой мы живём.

Третье – это проблемы создания «поэтического стандарта».

Под «поэтическим стандартом» подразумевается разница между тем, что мы считаем поэзией, а что нет. Как определить, какое стихотворение хорошее, а какое плохое? Что определяет оценку стихотворения как превосходного, в то время как другое мы называем важным? Это вопрос жизни и смерти поэзии.

Здесь я хотел бы рассказать историю из своего опыта, в качестве ответа на эти вопросы.

В 2012 году я был в Чжэнчжоу на мероприятии, посвящённом 1300-летию со дня рождения поэта Ду Фу. И там я встретился с одним из редакторов пекинского Поэтическогожурнала·诗刊. Он отрицал наличие «поэтического стандарта». Вечером проходили публичные чтения, на которых поэты зачитывали перед публикой свои произведения, редактор также выступал со своими стихами. После чего я обратился к нему и сказал: «То, что ты читал, – это лишь наброски стихов, но никак не сами стихи». После поэтического вечера он подошёл ко мне и спросил: «Что есть стихотворение, а что нет? Что делает стихотворение хорошим, а что плохим? Какие здесь возможны стандарты?» Я на это ответил, что в действительности нет одного общего стандарта, но если бы мне довелось быть редактором поэтического сборника «Избранные стихотворения 100 китайских поэтов за последние 100 лет» и я попросил бы его выбрать своё самое лучшее стихотворение, то смог бы он выбрать? «Конечно!» – воскликнул он. Я спросил у него: «Какими критериями ты руководствовался?» Он замялся: «Мне трудно объяснить, я просто чувствую, что это стихотворение хорошее». Я сказал, что это правильно и мы достигли консенсуса: это показывает, что у поэзии есть стандарты. Есть критерии как для хороших, так и для плохих стихов. Как тогда он может говорить, что у поэзии нет своего стандарта?

Хотя до сих пор нет возможностей для создания общих стандартов, признаваемых современной поэзией, это не означает, что для поэзии вообще нет стандарта. В действительности поэтические стандарты всегда существовали –в сердце каждого из нас, любящих и пишущих поэзию. Поэтому установление стихотворных стандартов обоснованно и возможно.

Четвертое – это проблемы «эффективности» поэзии.

В декабре 2011 года я ездил в город Фошань провинции Гуандун для участия в дискуссии «Двадцатилетие авангардной поэзии в Китае». Во многих выступлениях поэты говорили о своих переживаниях, связанных с «неэффективностью литературного творчества», утверждая, что социальные изменения происходят слишком быстро, всё быстро меняется и распадается. Выразительность поэтических оборотов утратила своё воздействие, язык и поэзия стали «неэффективными» и «безрезультатными», поэтому литературное творчество полностью потеряло свой смысл. Я же выступил с абсолютно противоположным мнением: так называемая «неэффективность» – на самом деле ничто иное как последствие бегства поэтов от реальности, самостоятельное аннулирование результатов. То, на что должно откликаться слово, вовсе не разбилось вдребезги, не умерло своей смертью, оно продолжает мощно, уверенно существовать в нашей реальности и жизни. Оно каждый день перед нами. Грозит нам, давит, тревожит наш сон. А китайские поэты закрывают на это глаза или притворяются чересчур возвышенными, сознательно избегают его и не смеют пользоваться словом, чтобы откликнуться своим противникам. Поэтому если говорить о «неэффективности», творчество, которое отгораживается от реальности, действительно тщетно. Если отступить в область мелочных личных интересов, держаться безобидных слов и предложений, как тогда вы можете надеяться на «эффективность литературного творчества»? Реальная проблема заключается не в том, что «слова полностью утратили то, на что должно откликаться», а в том, что поэты утратили совесть и мужество использовать слова по назначению.

Там, где есть чувствительность к словам и выражениям, язык всё ещё обладает силой влияния. Только продолжая существовать в условиях запретов, литературное творчество остаётся эффективным. Сила слова проявляется не в широкой популярности, а своём существовании несмотря на запреты. Китайский поэт, обладающий хоть какой-то совестью, находится на перекрестье света и тьмы нашей важной эпохи. Мы обладаем счастливой возможностью через силу слов и выражений участвовать в великом процессе трансформации.

Поэзия часто воспринимается как зеркало, в котором отражается душа нации. И вот когда это зеркало разбилось и потеряло свою целостность, очень многие люди перестают в него смотреть, лишь некоторые наклоняются, приседают на корточки, чтобы собрать осколки с земли. Они изо всех сил пытаются соединить их в одно целое. Восстановление души современной поэзии и системы ценностей – это часть таких усилий.

С точки зрения этимологии слово «символ» изначально использовалось для обозначения предмета, который был частью одного целого. Когда двое любящих людей расставались, они делили на две половины залог своей любви, и у каждого оставалась часть, чтобы во время встречи быть доказательством их воссоединения. Эта часть символизировала для людей надежду на полную и счастливую жизнь. Я держу часть такого «символа», кусочек разбитого зеркала, и вижу, что у всех друзей в руках сверкает символом осколок зеркала. Держа его в руках, мы все надеемся. И здесь я вижу, что разбитое зеркало благодаря общему усердию вновь становится целым. Оно своим блеском озаряет каждого из нас и всё пространство поэзии Китая!

Поэтому я твёрдо верю, что пока мы сохраняем чистоту души поэзии, не даём своей собственной душе замараться и держим в руках осколки-символы, последняя надежда не может умереть.

 

 

5–7 декабря 2012 года (первая редакция)

6 декабря 2015 года

чайный дом Люхэцзюй, Вэньцзян, Чэнду

 

впервые опубликовано в 5-ом номере Рецензии Янцзы за 2016 год

 

[1]Дружиной, возвращающейся в родные места·还乡团 называли реакционную организацию, созданную гоминьдановским режимом на селе в гражданской войне 1946–1949 годов.

Публикуется с сокращениями, первая часть – в предыдущем посте.

Оригинал статьи можно прочесть здесь.

спасибо Дарье Валеевой и Наталье Драчук

за помощь в подготовке материала