В интервью стихо(т)ворью уже шёл разговор о поэтическом кредо Чэ Цяньцзы – не только поэта, но и прозаика, участника художественных выставок в Китае и США, одного из лидеров китайской версии «поэзии языка», рьяного каллиграфа и практика классической поэзии и в то же время «отступника» и адепта поэтического самоуправства. Чэ хочет представить поэта вечным вассалом многоплановой перспективы иероглифа, актёром театра «теней письменных знаков». Он мыслит себя реинкарнацией юаньского автора Ян Вэйчжэня·杨维桢, а поэтический акт в целом – бесконечной самсарой языкового потенциала.

Чэ Цяньцзы, которому отец с самого детства вкладывает в руки книгу и обучает азам акупунктуры, во втором классе средней школы уже заявляет о своём намерении писать стихи и в качестве литературного псевдонима вслепую выбирает растение из случайной энциклопедии лечебных трав.

В 1989 году Чэ проходит курсы писательского мастерства в Нанкинском университете, выпускником которого становится в 1992 году. Приобретённые в ту пору знакомства с поэтами Чжоу Япином, Хуан Фанем·黄梵 и Ицунем·一村 только подогревают его писательский азарт. Следующей важной вехой на пути Чэ и отражением эстетической общности взглядов этой четвёрки становится возникновение Формалистского поэтического кружка Нанкинского университета·南京大学形式主义诗歌小组 и издание в 1991 году первого номера журнала Такой как есть·原样[1].

Сейчас Чэ – член Союза писателей, председатель Ассоциации писателей Сучжоу, большинство своих прозаических работ посвящающий очарованию родных мест. Он уже около двадцати лет живёт в столице, но упорно продолжает воспринимать себя как «южного автора» – если не современника южносунских поэтов. Чэ продолжает, как и в юности, заниматься каллиграфией, наедине с которой, по его признанию, поэта неизменно бросает в благоговейную дрожь.

Фундаментальное отличие поэзии таких авторов, как Чэ и Чжоу Япин, от туманного поколения заключается в не только в возведении в культ тривиального/ привычного, но и в отказе от конвенционального пассивного модуса чтения, предполагающего покорное принятие заведомо заданных, предопределённых и неизменных авторских смыслов в пользу созидательной энергии читательской интерпретации. Иными словами, читатель, не в меньшей степени, чем писатель, учавствует в процессе обнаружения и конструирования смыслов. Во-вторых, в поэзии Чэ и Чжоу Япина происходит радикальный сдвиг в сторону осознания недостоверности, непостоянства и текучести «Я»-конструкции.

Стихотворение Чэ Цяньцзы больничные зарисовки 病院插图, с которым он выступал на Роттердамском международном поэтическом фестивале 2003 года, позволяет увидеть особенности этих сдвигов. Его видеосопровождение представляет собой непрерывный процесс оборачивания, наматывания Чэ красной ленты вокруг лица – это буквально «стихотворение в стихотворении», которое само является арт-объектом, открывающим читателю бесконечную вариативность интерпретаций.

Проявляется это, во-первых, в манере воспроизведения стихотворения: паратактическое глотание слов, фраз и целых предложений, чтение с прикрытым лентой ртом и ускорение темпа чтения вплоть до неразборчивости – всё это ведет к нарушению связности, смысловой целостности, производя эффект зажёванной пленки, вводя мотивы децентрализованности, фрагментарности «Я». Озвученный Чэ текст радикально отличается от изначальной письменной версии. Автор в процессе декламирования заново конструирует своё стихотворение, тем самым как бы снимая с себя ответственность за написанное. Перед нами – размывание концепции авторства, а точнее, максимальное нивелирование границ между актом чтения и актом письма.

Во-вторых, перед читателем – широкое пространство для фантазий по поводу возможных коннотаций обматывания лица красной лентой: одной из наиболее вероятных является стирание идентичности, отдаление от самого себя, достигающее кульминации во фразе это и есть моё лицо?. Очевидна и аллюзия к выступлениям патриарха китайского рока Цуй Цзяня·崔健, чьи выходы на сцену с красной повязкой на глазах для исполнения знаменитой Красной тряпки·一块红布 символизировали инертность партии по отношению к нарастающим проблемам.

Фигурирующие в больничных зарисовках боль, железо, заслонённый рот, кровью растекающаяся красная повязка на лице, перекликаясь с Красной тряпкой Цуя, явно тяготеют к воссозданию той атмосферы коллективной болезненности и напряжённости, с которой обычно ассоциируется произведение Цуй Цзяня. Здесь есть и намёк на самоподавление, самостеснение, самоизоляцию; или даже на таинство самоистязания, самоумерщвления. Бережное выкладывание перед собой в ряд белых клочков бумаги, словно зрителей предстоящего перформанса, хотя и является следствием негативного, анти-созидательного акта разрывания на части, нарушения целостности того, что символизирует белая бумага, в корне своем имеет стремление сконструировать новый контр-порядок.

больничные зарисовки (3)·病院插图（3）

 

грубым без выхода. грязным, галдящим,

дежурить буду у больничных воспоминаний своих –

жизнь? что же,

хотя бы – отныне – на голове натянутый нимб.

 

столбами прорежен парк, святой на столпе

но змием свернувшись под труб паутиной,

мы сможем найти лишь к себе ползущую нить.

 

мою личность уже никому нет охоты удостоверить.

не сходить ли в конец коридора снять фото на паспорт?

 

душная одиссея,

тлеют ампулы физраствора.

дежурить буду у больничных воспоминаний своих –

мерзость? на этой земле главная роскошь,

может быть, только болезнь.

 

я не стою гроша, пусть это их взгляд.

мне же придётся выложить больше звонкой монеты.

 

тебе на кого уповать! вот момент когда больной и болезнь друг другу опора,

он убивает болезнь, то есть тебя.

всякий может быть этим им.

 

я из конца возвращаюсь назад,

обретая мышц и костей кпз: цемент, железо, извёстку,

поднадзорные чёрные лёгкие как повечерье,

как двое глотнувших обиды детей…..

это и есть моё лицо?

 

худой рослый врач-терапевт,

больного на целую голову выше,

оттого что умеет быть пресным, простым, плосколобым.

мы мним себя умниками,

но разум конечен, и гнездится в другом где-то месте.

 

в другом где-то месте – это довольно абстрактно,

в тот месяц вожди превратились в народа сердечную боль.

 

лампочки в коридоре одетые в нимбы,

пока не вырастут рожками, пока не вырастут – кем-то.

 

粗鲁不会有出路。肮脏，嘈杂，

我将守护着对病院的回忆——

生活？至少，

至少，从此，头戴光圈。

 

被杆子抽空的公园，圣徒在杆子上

但人蜷缩软管的蛛丝之下，

找得到的只是通向自我的线索。

 

身份已无人怀有兴趣确认。

我要不要去尽头的照相馆拍证件照？

 

闷热的旅行，

盐水瓶也在腐烂。

我将守护着对病院的回忆—

厌恶？这大陆上最为华贵的，

也可能只是病了。

 

我一钱不值，虽然是他们的看法。

但我还是会被逼着交出更多的钱来。

 

你和谁相依为命！这是病人与病相依为命的时刻，

他杀死了病，也就杀死了你。

每个人都会是那个人。

 

我还是从尽头回来，

拿到筋骨的看守所：水泥，铁，白灰，

拘禁的黑肺像傍晚，

像两个饱受委屈的孩子。。。。

这就是我的脸？

 

瘦高个子的内科大夫，

比病人多出一头，

因为他能够乏味，低贱，头脑愚蠢。

我们自作聪明，

而智慧是有限的，况且又在别处。

 

别处有种较为抽象的说法，

那一月领袖成了人民的心病。

 

过道灯泡着光圈，

直到长出双角，直到长得像谁。

 

[1] Аллюзия на название авангардного журнала Тель кель – рупора французского структурализма.

 

Микроблог Чэ Цяньцзы

http://www.weibo.com/u/1281076772

Страница Чэ Цяньцзы на сайте Poetry International

http://www.poetryinternationalweb.net/pi/site/poet/item/6117

Интервью Чэ Цяньцзы журналу Chinese Literature Today

https://www.ou.edu/clt/vol-2-1/interview-mott.html

Тексты по-китайски

http://www.shigebao.com/html/articles/book/1390.html

Переводы на английский

http://www.ou.edu/clt/vol-2-1/poetry-che-qianzi.html

 

спасибо Софии Зайченко за подготовку материала и перевод стихотворения