В Китае Сяо Кайюй·萧开愚 неизменно причисляется к авторам нарративного стиха вместе с Сунь Вэньбо и другими поэтами, чей пик популярности пришёлся на 90-е – сначала в самиздате, а позже и в официальных публикациях. Сяо часто говорит, что для него главный вопрос состоит в том, что писать, а не как писать. Он создаёт мир ощутимой и ощущаемой реальности, не чуждой голоса социума и морали. Его поэтическое творчество имеет много общего с классической китайской поэзией, от которой оно при этом значительно отстоит по своему формату.

Сяо Кайюй – это любопытный пример автора интеллектуалисткого лагеря без специального филологического образования. Он родился в 1960 году в Сычуани, учился там на врача традиционной китайской медицины и затем какое-то время работал по специальности. В 1986 году Сяо начал публиковать первые литературные опыты, а через несколько лет вместе с Чжан Шугуаном·张曙光 и Сунь Вэньбо создал два самиздатских журнала – Девяностые·九十年代 и Контр·反对, бессменным редактором которых Сяо Кайюй являлся на протяжении всего их существования. Легендарный Контр с его необычной белой обложкой выходил практически каждый месяц вплоть до закрытия в 1992 году. В то время – то есть во время «культурной чистки» после тяньаньмэньских событий – Сунь Вэньбо и Сяо Кайюй воспринимали своё активное участие в производстве неофициальных журналов как исполнение долга по отношению к авангарду, который они стремились сохранить живым. Контр публиковал произведения Оуян Цзянхэ, Рильке, Чэнь Дундуна, Си Чуаня, Паунда, Эшбери, Транстрёмера и многих других.

В 1997 году Сяо Кайюй выехал в Германию для участия в китайском литературном фестивале, организованном в Берлине, и остался там на пять лет. Опыт существования в иноязычной и инокультурной среде оказал значительное влияние на направление его литературного поиска. В конце концов Сяо вернулся в Китай, где он преподаёт китайскую литературу в университетах в Шанхае и Кайфэне, а также публикует критические работы о поэтике.

Стихи Сяо Кайюя переводились на немецкий, английский, итальянский, французский, японский, сербский и голландский, но ещё ни разу не появлялись по-русски.

старая столица: триптих·旧京三首

 

1

кусом яшмы что реет – давно покойный зарок

со мной сопряжётся.

 

подумать, в слив одиночестве и чистоте

мной прорвана брешь – одновременно – я сам прорываюсь.

уговоров тепло

сберегает похотью пульсом дрожащее зелье.

 

я подбираю тобой швырнутую оземь вильнувшую задом монетку,

щупая этот срединной равнины глубоко зажатый замо́к.

 

因为一块玉的翱翔，久卧的诺言

和我联系起来。

 

想一想，李树独自洁白，

被我突破，同时，我被突破。

这践约的温暖，

节省了性欲一般窜跳的药。

 

我捡起你抛在地上的扭屁股的分币，

试探中原深攥着的锁。

 

2

 

длинногривый парнишка преступив край постели – лестью кроет

мою старую смерть.

 

в кайфыне, сегодня не мыв головы, ерошишь и падают звёзды

политических девять, и одна – заурядная в общем звезда.

все эти самоприветы, подхалимство начальству, подделка диплома, языка

одержимость и т.п. – всё получает прощенье. о юность, как ты огульна!

 

я, душой привязав под землёй на десять метров с лишком уходящий порядок

смущённо смотрю как жаждущий брызжет вином жаждущих и беглец – вином беглецов.

 

甩发少年冒犯我的床沿，谄媚

我的一个旧死。

 

在开封，今天不洗头，搔落的星系

九个是政治的，一个是中庸的。

凡自购问候、阿谀领导、伪造学历，语言

入魔之类，都获谅解。少年啊，你太青红！

 

我，魂系地下十多米处的秩序，

羞看欲者灌欲者、逃避者灌逃避者的酒。

 

3

 

острый суп горек без меры, король философии

в сельхозбанке главой филиала – приход и расход бесконечны.

 

дочь – формами как ураган, матери вид – сердцем врозь,

мечтает выйти за зубодробительный говор чужой.

мать не может управиться, зубной нити как времени вкус

с нетерпением ждёт кто смышлёный заполнит пустые места.

 

избегайте меняться на места посторонних зевак,

где лопанье ягод руку подаст маргинальности тех, кто примазался к ставке.

 

胡辣汤辛酸无度，哲学王

当农业银行分行长，收支不已。

 

女儿有狂风形状，与妈貌合神离，

梦嫁一门嗷牙的外语。

妈不能主动了，牙线的光阴滋味

伫候各样聪明的填空。

 

切忌换在旁观的座位，

吃金银花救入局的边缘情绪。

 

выпуская изо рта туман·呵雾

 

гребень горы? дом? человек?

незачем больше дышать

незачем баюкать сегодняшний день

незачем гнать из себя, не надо

незачем распахивать рот

незачем верить плавучести воздуха

 

обманув первую жажду доброго дела

обманув протянутую ладонь

обманув сиянье лица

обворожительность талии

тайной хранимый слишком долго рассвет

тихо-тихо сгорающую добродетель

 

моё влажное тело уже достигло полудня

моё субфебрильное сердце уже вступило за жизни средину

я гляжу как туман расходится в слабенький свет

я прохожу сквозь статуй чащобы

я раскрываю книгу где литеры все почти что сокрылись от света

утешая малюсенькую мечту

 

山头呢？房屋呢？人呢？

请不要再哈气

请不要催眠今天

请不要驱赶，不要

请不要张嘴

请不要相信空气的浮力

 

辜负了头一次善意的渴望

辜负了伸出去的手

辜负了灿烂的面孔

辜负了迷人的腰

辜负了保密太久的晨光

辜负了静静焚烧的道德

 

我潮湿的身体已经到达中午

我低热的心思已经到达中年

我看着雾散进微弱的阳光

我穿行于塑像的丛林

我打开铅字几乎逃光的书

我劝慰小小的梦想

дети·孩子们

 

их отцы судьбе вопреки по разнокалиберным стройкам не щадя живота может быть сохранили свои руки-ноги.

их матери судьбе вопреки по разнокалиберным баням телом торгуя скопили немало бабла.

их отцы с матерями не прочь расписаться но ради детей должны бы с оглядкой плодить!

они не в надлежащем роддоме надлежащим путём рождённые люди.

их родители это их срам, они городов червоточье.

они припав к материнской к сестринской хребтине на пешеходном мосту под пешеходным мостом,

они не только средство продать порнофильм но и часть порнофильма.

они вырастают в компании мух, дохлых мух на крысах и умерших крыс.

они на стыках путей из деревень в города спокойно глядят как ходоки ложатся на рельсы что их упраздняют.

они ходят в незаконные школы для детей рабочих-мигрантов помогая правдивым и честным найти

потрясные темы для самодовольных собраний, как я что пишу с нарочитым видом статьи,

предлагая левые схемы.

они на всяких весомых тусовках играют роли страдающих маленьких звёзд,

иногда даже выходят на сцену получить свои аплодисменты и слёзы.

они ждут того дня когда родители их получат увечья или вдруг с перепугу решат умыть руки.

хотят они нет – они должны вместе с родными с заплечным мешком возвращаться в деревню.

что ни скопили б они – в деревне всё отойдёт старым слабым больным инвалидам.

что ни думай родители их – в деревне нечего делать.

их родители как и они уже презирают деревню, для деревенщины истой

они уже слишком пижоны. ими отстроены многоэтажки всего лишь их погребальные стелы,

они ведь живали в столицах уклонялись от городских полицейских дубинок.

их самих ведь городские дети не ставят ни в грош.

они вместе с предками переезжали в уездные центры.

они свет повидали так что обитателям н-сков и не сравняться.

их родителей денег залежных не хватит купить белый воротничок.

им не пойти в ведущую школу. они вместе с местными “ими” объединившись громят педсостав.

их родные гниют в деревнях. их самих позвонки намертво вбиты в им не принадлежащей деревне.

им всего десять с хвостиком, но все беды при них.

они во что вцепятся в том и погрязнут ища любую возможность стать хуже.

они холодно смотрят как неподдельные деревенские дети до опупения зубрят домашку.

они знают что им не поступить и в плохонький универ выше невмоготу ниже совсем неохота и придётся опять на село тратить впустую всю жизнь.

они знают судьба это сейчас немножко подраться, а потом заниматься подёнщиной мелкой торговлей.

они знают что жизнь может быть станет получше, но против судьбы не попрёшь.

они красят волосы, колют наколки, очиняют свой быдловатенький тон, вот и всё.

они тоже не прочь бы пуститься в мечты только где.

ими обжитые деревни и города – для других они бы хотели эти места уместить в необжитые ими н-ски а потому с непотребством пихают вдоль поперёк свою нечеловечность.

они недужат старческой хворью но по-прежнему мочат постель.

 

дополнительные разъяснения

у меня нет права писать эту оду. но я не могу не написать её. за последние несколько дет я побывал в деревнях разных провинций – с растительностью стало получше, а вот местные нравы вконец опошлились. производственная цепь деревенской интеллигенции разорвана. у меня ещё осталось немного оптимизма – он связан с тем, что выпускники ВУЗов в конце концов могут поучить возможность для трудоустройства только в уездных центрах и посёлках, они и вернувшиеся в деревню рабочие-мигранты, а также их дети вынуждены строить здесь свою жизнь. только когда рабочие-мигранты смогут наслаждаться мирным трудом и спокойствием на селе, смогут зажить как люди, города сумеют откровенно признать их щедрый дар всем жителям мегаполисов, а не только следы, хранящие память об их колоссальных страданиях и преступлениях. надеюсь что эта вещь не станет частью силы повторно снимающей сливки с прибавочной стоимости крестьянства. я не прочь, чтобы эта крестьянская беда излечила душевные недуги интеллигента и поэта, я не против любого суждения, что заставит общество обратить внимание на проблему сёл, сельского хозяйства и сельских жителей. я думаю, что полномасштабное выстраивание сельской жизни вокруг уездного города – это единственный путь решения крестьянского вопроса. я признаю эту западную установку; для меня один из двух критериев писательского успеха – это жизнь в деревне. я знаю, что когда рабочие-мигранты (которых как не описывай – всё не будет перебора) наконец-то смогут распоряжаться собственной жизнью, настанет время нам воплотить в жизнь эту установку. могу ли я со спокойной душой принять это будущее?

 

他们的父亲反抗命运在不同的工地卖命也许保住了手脚。

他们的母亲反抗命运在不同的洗浴中心卖淫存了不少钱。

他们的父亲和母亲不反结婚但为了孩子应该反反生育啊！

他们不是在正规医院里面正规出生的人。

他们的父母是他们的耻辱，他们是城市的毛病。

他们趴在母亲和姐姐的背上在过街天桥的上面和下面，

他们不仅仅是卖毛片的道具而是毛片的一部分。

他们与苍蝇和死苍蝇老鼠和死老鼠一起长大。

他们在城乡接合部的铁道边眼睁睁地看着上访者趴着作废。

他们上非法的农民工子弟学校帮助一些正直的人找到

震撼的话题得意地开会，像我煞有介事地写文章，

出馊主意。

他们在很多有分量的场合扮演受苦的童星，

有时甚至出场接受鼓掌和泪水。

他们等待父母伤残或者幡然悔悟决定洗手的一天。

不管愿意不愿意，他们要跟扛着编织袋的父母回到乡下。

不管他们的父母积累了什么，乡下已经归属老弱病残。

不管他们的父母怎么想，他们在乡下无事可做。

他们的父母和他们同样，已经瞧不起乡下。对于地道的土气

他们实在是太洋气。他们建造的高楼不过是他们的墓碑，

他们毕竟住过城市领略过城市的警察的警棍。

他们自己毕竟被城市的孩子亲自蔑视过。

他们跟着洋气的父母住进县城。

他们见过的世面与城关镇的居民有得一拼。

他们的父母的积蓄不足以购买一个白衣领。

他们上不起重点学校。他们和本地的他们联合起来打老师。

他们的亲戚锈在农村。他们自己的椎骨死死地钉在不属于他们的农村。

他们不过十来岁，历尽沧桑。

他们抓住什么就沉迷什么寻找一切变坏的机会。

他们冷看地地道道的农村孩子往死里做作业。

他们知道了不得考上一个坏大学高不成低不就终将回到乡镇浪费终生。

他们知道命运就是现在打打架，将来打零工做小生意。

他们知道生活可能改善，命运反抗不起。

他们染了头发，刺了纹身，熟练了流氓的脾气，仅此而已。

他们也想出出神只是没有地方。

他们待过的农村和城市是别人的他们要把这两种地方搬进他们没有待过的城关镇所以流里流气横竖不是人。

他们满身老年病但还在尿床。

补充说明

我没有资格写这首颂诗。我不得不写。这几年我去过不同省份的农村，植被变好，地气变得粗鄙。乡村知识分子的生产链中断了。我保留着一点乐观，根据是各类学校的毕业生终将只能在县城和乡镇获得就业机会，他们和回乡的农民工及其子女不得不在这里建设他们的生活。等到农民工在乡镇安居乐业，过上人的日子，城市才能够坦然地称作他们留给城市人口的厚礼，而不是一个个庞大的记载辛酸与罪孽的遗迹。但愿这篇东西不会加入到对农民的剩余价值的再掠夺势力当中。我不反对用农民的不幸治疗知识分子和诗人的心理疾病，我不反对任何使得社会重视三农问题的舆论。我认为围绕县城全面建设乡镇生活是解决农民问题的惟一途径。我认同欧美的这一价值，作家成功的两个标志中的一个是住在乡下。我知道，无论如何描述都不过分的农民工最终安顿他们自己的时候，就是帮助我们实现这一价值的时候。我能够安心地接受这个未来吗？

отец·父亲

 

1

 

снежным днём мятеж мэйхуа,

в погребе сладкий картофель озеленяет,

твою словно варёную пресность.

я не смею назвать года часть,

эту до срока гнилую запаску.

 

я не смею назвать твою реку вброд,

лёд ломая открытую ясность,

это счастье последней дороги.

рыбцы в твоих жарких слезах,

в раскаянии позднем порхнут воробьём.

 

下雪天梅花暴动，

地窖里红苕绿遍，

你如煮的寡味。

我不敢说节气，

是先烂的零件。

 

我不敢说你过河

揭冰时的豁朗，

是末路幸福。

鱼儿在你的热泪，

在反悔中雀跃。

 

2

 

аромат застарелый в шёлковых платьях,

дарит тебе врагу завидное нечто,

многократность твоих одиноких свиданий.

цифры чудно переводят дыханье,

ты день за днём попираешь одну пустоту.

 

приёмник стыдится своей деспотии,

вол стыдится мучений,

деда раденье без строя и лада.

я украдкой гляжу в беспредельность,

и краду со счётов шарик один.

 

旧香的绸衣衫，

赠你敌艳一边，

反复一人合欢。

数目诡怪换气，

你天天蹈空虚。

 

收音机羞于独裁，

牛羞于吃苦，

爷劳心无制度。

我偷了一眼浩渺，

偷了算盘一颗珠。

 

3

пошёл не с той карты и жаль,

вдруг познаёшь жизни радость,

покойников чествуя чаркой.

и к чему ехать в город отживши свой век,

временем память почтив быстроты разложенья.

 

хочешь плакать так плачь, отче,

сегодня цинмин[1], завтра тоже.

помоги мне сорвать у дома пригоршню слив,

а тебе рвать не надо,

у южных окон что висит эту гирю тоски.

 

玩错了牌的后悔，

突识生命的欢悦，

故人饮敬酒。

何必进城过时，

以日月弔速朽。

 

想哭就哭吧，父亲，

今天清明，明天也是。

帮我摘一把屋边李子，

你不用摘，

南窗吊的那砣愁。

 

мать·母亲

 

она в двух мирах одновременно

явленный старческий образ.

ей уже надоело, знает толк в похвале,

фляжек, духов и костяных гребешков.

 

на сотках своих вспоминает первый свой раз.

овощи прут, возраст ложится пустыней.

словно ещё только начало, на мёртвом лице

проступают веснушки.

 

дочери дадена пара белеющих бёдер

но не дана мини-юбка.

у мёртвых в башке только совести муки.

 

любовь, почти что её недоступный секрет,

из точки крепчает растёт. в её комнате,

хранится тайной шкатулкой в несколько дней когда почва идёт из-под ног.

 

她是在两个世界里

同时出现的苍老形象。

她已经厌倦，懂得赞美，

酒壶、香料和象牙梳子。

 

在自留地想起初恋。

蔬菜繁盛，晚年荒凉。

似乎才开始，死者的脸上

出现雀斑。

 

给了女儿一双白皙的腿

没有给她一条短裙。

死者的脑子里满是悔恨。

 

爱，几乎就是她的秘密，

由一点而壮大。她的房间里，

保留着敬箱①和几天迷乱。

 

①敬箱，四川农村的家用袖珍保险箱，用于保存值钱和秘密的玲珑玩意的小匣子。

Авторское примечание: в сычуаньских деревнях пользуются миниатюрными сейфами для хранения ценностей и тайных вещичек – это маленькие шкатулки, известные как «почтенные ящички».

 

[1]Цинмин (букв. «чистый свет») – китайский день поминовения усопших, который отмечается на 104-й день после зимнего солнцестояния. Как правило, выпадает на 5 апреля. В этот день китайцы выезжают на природу и посещают могилы предков.

Страница Сяо Кайюя на сайте PoetryInternational

http://www.poetryinternationalweb.net/pi/site/poet/item/975/Xiao-Kaiyu

Тексты по-китайски

http://miniyuan.com/read.php?tid=524

Переводы на английский

http://michaelmartinday.blogspot.ru/2008/01/xiao-kaiyu-poetry-translations.html