В начале XXI века наиболее обсуждаемым явлением в авангардной поэзии Китая стало противоречивое объединение авторов под названием группы телесного низа·下半身. Её ведущими членами были Инь Личуань·尹丽川 и Шэнь Хаобо, работавшие в одном русле с многими другими молодыми поэтами – У Ан, Ли Хунци·李红旗, Доюем·朵渔, Сюаньюань Шикэ, Ли Шицзяном·李师江, Шэн Сином·盛兴 и Южанином·南人. Их главной платформой стал основанный в 2000 году одноимённый журнал, который успел выйти дважды в книжном формате, а затем интернет-ресурс Мир стиха·诗江湖.

Журнал Телесный низ – чьим предшественником по духу было издание Друзья·朋友们 – взбудоражил поэтическую сцену начала 2000-х. Можно с уверенностью сказать, что одной из особенностей журнала была сознательная провокация, предполагавшая осквернение благородного «искусства поэзии». Обложку первого выпуска украшало воспроизведение в перевёрнутом виде знаменитой фотографии Дианы Арбус – вернее, только нижней половины тела мальчика с игрушечной гранатой.

В предисловиях к обоим выпускам редакторская работа над изданием описывается как коллективный труд двенадцати его авторов. Журнал, будучи своего рода приятельским предприятием, печатал при этом и произведения старших поэтов, не входивших в объединение. Вместе с шокирующим нарушением правил литературной и общественной благопристойности эта поэзия демонстрировала повышенную озабоченность жизнью уязвимых групп в мире большого города – таких как трудящиеся-мигранты и проститутки.

Немало критиков восприняли метафору нижней части тела как синоним для половых органов, приравняв поэзию телесного низа к порнографии. Когда мы оглядываемся на эти стихи сегодня, вполне очевидным кажется их часто ироничный посыл при, пожалуй, недостаточной – даже чтобы считаться эротическими – зацикленности на сексе. В своей особенной манере поэзия телесного низа отражает многие «тёмные» стороны жизни в крупных городах КНР. Они видятся внутри идеологического вакуума, что окружает городскую молодёжь, которая не может отыскать в себе способность жить в обыденности. Эта поэзия демонстрирует альтернативный образ жизни, подпитываемый горько-весёлым чувством отсутствия будущего – в парадоксальном сочетании с сознанием, что для немногих счастливчиков в мегаполисах нового Китая всё оказывается возможно. Такие чувства выливаются в циничный индивидуализм и гедонизм, причём и панкующего, и коммерческого свойства.

Ещё одно порождение группы – журнал Мир стиха – с его характерным лоском модного глянца начал издаваться в 2001 году. Это был один из самых ранних поэтических журналов, печатавшихся в цвете, с большим количеством фотографий. Там, например, появился забавный фоторепортаж о том, как Шэнь Хаобо побрился налысо. Приквелом журнала выступал форум Мир стиха, запущенный Южанином 20 марта 2000 года. Ему была суждена гораздо более долгая жизнь, чем печатному изданию – форум перестал существовать только спустя десять лет.

В 2004 году журнал Телесный низ была задним числом запрещён как незаконная публикация. Это, возможно, было вызвано выходом в свет второго поэтического сборника его главного идеолога Шэнь Хаобо. Не меньшую роль сыграло пристрастие журнала к нарушению социальных табу – сексуальных и прочих – и осуждению общественных недугов. Манифест телесного низа был опубликован в первом номере за 2001 год как декларация эстетических ориентиров группы.

Сама группа давно перестала быть активной как объединение, но обеспечила себе место в истории литературы, пусть и яростно оспариваемое. Её наследие живёт в поэтическом творчестве тех поэтов, кто продолжает писать и публиковаться.

Инь Личуань и Шэнь Хаобо

Важность творчества телесного низа состоит, прежде всего, в очищении поэзии от всего, связанного с телесным верхом.

Знания, культура, традиции, романтика, лиризм, философия, мышление, ответственность, призвание, классики и классика, глубокие впечатления и незабываемые ощущения – вся эта риторика телесного верха не имеет никакого отношения к искусству. Все эти понятия из словаря интеллектуалов никак не связаны с передовой поэзией, обладающей злободневностью. Оставьте все эти слова гуманитариям, оставьте их интеллигенции. Мы – художники, а это совсем другое дело.

Неужели вам мало того разорения, которое пережила ваша культура со всеми вашими знаниями? Ведь стоит вам открыть рот, как оттуда польются слова, которые до вас уже многократно говорились другими. Вы давным-давно потеряли самих себя, живя в том, что до вас выплюнули из себя другие. О какой поэзии могут толковать люди, потерявшие самих себя? Прекратите твердить о знаниях и культуре, неужели вам всё ещё не тошно?

С 80-х годов поэты, ищущие передового духа, постоянно сводят счёты со знаниями и культурой: начиная со стихотворения о большой пагоде диких гусей и заканчивая стихотворением проезжая хуанхэ, начиная с «антикультуры» Анти-А и заканчивая сборником И Ша·伊沙Уморить поэтов. Эта схватка никогда не прекращалась. Многие полагали, что это всего лишь одно из поэтических направлений, альтернативная манера поэтической речи. Но в реальности всё совсем не так. Оказывается, это – единственный путь, ведущий к самой сути поэзии, это единственный путь, ступая по которому мы вновь находим собственное тело. Поэты, которые этого не понимают, не имеют никакого права высказываться о современной поэзии.

Что касается нас, то мы настолько молоды, что не успели ещё испытать всего давления культуры и знаний. Мы осознали, что между нами и знаниями проведена чёткая грань. Мы решили полагаться на врождённое знание: говори напрямую то, что уже знаешь. Мы противостоим знаниям и культуре своим собственным телом. Мы даже уже не вспоминаем о них, мы уже победили. Мы находимся в нашем собственном теле, а знания и культура – вне нас. Пускай все, кто пытается полагаться на приобретённое в процессе учебы знание, держатся от нас подальше. Мы знаем: чем больше они учатся, тем глупее становятся.

Что за штука – традиция? Почему все вы считаете, что мы непременно должны иметь к ней какое-либо отношение? У нас же есть наше собственное тело, есть наши собственные ощущения, из тела исходящие и в тело возвращающиеся. Этого вполне хватает, другого нам не надо. Нам больше нет нужды в подкормке из чужих рук, застревающей в горле смертельным куском. Особое отвращение мы питаем к так называемой традиции танских ши и сунских цы[1]. Чему она нас научила? Самосовершенствованию? В таком самосовершенствовании мы не нуждаемся. Эти эстетские, рафинированные и – в кавычках – поэтичные вещи чуть не заставили нас с раннего детства потерять доверие к собственному телу и уверенность в нём, наш кругозор фатально ограничили, нам стало уже казаться, будто эти вещи и есть единственно красивые, единственно имеющие отношение к поэзии. Танские ши и сунские цы в большой степени заставили нас, смешно сказать, уверовать в ложную эстетику, затуманили нам взгляд на реальное положение дел, заставили нас потерять доверие к реальности. Прочь, традиция ши и цы, ты к искусству не причастна.

А что хорошего в традиции, берущей начало в современном западном искусстве? Боюсь, что ничего. Мы уже воочию наблюдали, как целое поколение китайских поэтов ползало перед ней на четвереньках, но так на ноги и не встало. Да, по правде говоря, она сыграла определенную роль в восстановлении духа национальной литературы, в становлении и развитии современной китайской поэзии. Но сейчас пришло время трезво, не отводя взгляд, всмотреться в неё: когда-то этой традицией взахлёб восторгались, теперь же её гнилая сторона обнаруживается всё более явственно, теперь, по прошествии времени, она уже превратилась в обузу, от которой обязательно нужно избавиться. Посмотрите, Йейтс, Элиот, Валери, Пастернак, Рильке – всех этих имен давно коснулся тлен.

А что такое поэтичность? От этого слова начинают ныть зубы: от самого корня до основания языка. Это поганое слово, в котором не осталось ни капли современности, могут превозносить до небес только господа-педанты от академизма. Но первым и непременным условием для работы в современном искусстве должно стать отречение от поэтичности. Нам не только не нужна традиция и пресловутая поэтичность, ведущая своё происхождение из танских ши и сунских цы, мы в принципе не удовлетворены поэтичностью как таковой. Мы хотим, чтобы поэтичность позорно сгинула.

Уже настала новая эпоха, и к поэзии новой эпохи мы, похоже, должны подходить с одной меркой: круто или не круто, заводит или не заводит, секси или не секси. В такой ситуации лирика, выражающая чувства, представляется в особенности старомодной, в особенности затхлой, в особенности нестерпимо пошлой. Поэт Хоу Ма·侯马[2] говорит: мнение, что призвание поэзии состоит в выражении чувств, столь же смехотворно, как считать, что призвание солнца – дарить тепло.

К чёрту все эти нежности! Наши эмоции и настроения не столь благонадёжны. Порой так называемое поэтическое излияние чувств по сути дела оборачивается лишь постыдным нарциссизмом.

Отправляться на поиски идей могут лишь те, кто не в состоянии найти удовольствие. Искать идеи в стихах? Вот придурь! Неужели вам до сих пор невдомёк, что представители метафизической поэзии – это шарлатаны? По этой же причине изливают свои чувства в поэзии лишь те, кто не может обрести своё тело: эти всхлипывания слабаков вызывают лишь отвращение. Поэты-лирики? Какое слабое, мрачное и неясное слово! А что касается глубоких впечатлений и незабываемых ощущений, помилуйте, неужели вы не понимаете, сколь пусты эти слова? Все эти так называемые размышления и лиризм способны удовлетворить лишь ваши низкопробные вкусы и ласкать тот отвратительный жирок, который образовался на ваших душах.

В одном стихотворении я писал, что сменилась эпоха, а некоторые до сих пор живут грёзами о классиках. Вот что я хочу им сказать: вы спятили! Именно так. Какие ещё классики, какая ещё классика? Старомодные донельзя слова! Вы живете и не знаете (или, может, и не хотите знать): вы не просто отсталые, вы – трусы, да ещё и болваны, ваше творчество не имеет никакого смысла. Прекратите мечтать стать какими-то проклятыми классиками, прекратите мечтать, чтоб наши работы стали какой-то там классикой. Больше скажу: нам нужно вовсе перестать обращать внимание на так называемую классику и классиков, давно сошедших в могилу.

Мы нуждаемся в силе, действующей мгновенно, в силе, подобной уколу иглы, уколу до крови. «Мгновенная сила – это чувство удовольствия, удовлетворения, а не чувство онемения, возникающее после неспешного размышления» (Шэн Син); «Меня воротит от истории, поэтому я и не стремлюсь в её анналы: неважно, официальная история или неофициальная, запах дерьма они издают одинаковый, пребывать там, мне кажется, крайне мучительно. Я также хочу предостеречь других от попадания туда. Там вы людей не найдёте, да и духов тоже не найдёте» (Ли Хунци). Так реализуем же наши мгновения, этого будет вполне достаточно.

Ответственность и предназначение – эти слова ещё более глупые и старомодные, мне даже лень их обсуждать.

Пусть сгинут все эти атрибуты телесного верха, все до одного, они подобны тучной зелёной гусенице, вызывающей лишь брезгливое ощущение. Мы нуждаемся только в телесном низе – единственно настоящем, конкретном, надёжном, интересном, первобытном, сексуальном, нескованном. Это и есть базовые качества, которыми призвано обладать современное поэтическое искусство.

Так называемое творчество телесного низа подразумевает безусловную вещественность, телесность. Кто-то, оценивая произведения Ли Хунци, в недоумении говорит: не понимаю, почему он пишет исключительно о вещественном, о телесном. Но для нас у искусства одна суть – авангард; у искусства одно содержание – телесность. С этой точки зрения Ли Хунци абсолютно последователен.

Так называемое творчество телесного низа подразумевает близость к плоти в поэзии, а именно — ответ на вопрос, в каких же отношениях находятся твои стихи с твоим телом. В плотном единении или в холодном отчуждении? Близкий контакт с плотью отражает первобытное, дикое состояние жизни, обладающей субстанциальной мощью; дистанция же всегда несёт с собой фальшь. Например, в своей утопической юношеской лирике Хайцзы·海子[3] всё дальше уходит от правды собственной плоти, тем самым приближаясь ко лжи: ему удалось обмануть даже самого себя. Или возьмём, к примеру, нынешних академистов, упивающихся словом, словесной алхимией, стилистикой, техникой, знаниями: они, по сути дела, активно ищут ширму, за которую можно спрятаться, они с помощью этих инородных вещей пытаются спрятать собственную плоть. Это конкретное проявление в культуре страха прямо взглянуть на реальное положение дел в жизни, проявление пренебрежения к собственному телу. Они лишь могут из кожи вон лезть, применяя эту мелочную, честолюбивую, ориентированную на внешний эффект стратегию для реализации своих пустых душевных устремлений. Слабаки, которые не в состоянии обрести собственное тело! Творчество телесного низа, о котором мы говорим, как раз стремится «безоговорочно вернуться к телу, уделить должное внимание плоти, самым непосредственным ощущениям органов чувств, устранить заслоны, избавиться от всяческих оков» (Доюй).

Творчество телесного низа призвано добиться ощущения присутствия плоти. Здесь есть тонкий момент: не тела целиком, а именно плоти, телесного низа. Дело в том, что наше тело в большой степени деформировано и запачкано такими внешними вещами, как традиция, культура и знание. Тело утратило чистоту. Огромное число людей не имеет плоти и плотского, у них наличествует лишь тщедушное культурное тельце, у них нет телесного низа, обеспечивающего животное существования, а есть лишь жалкий телесный верх, якобы делающий нас людьми. Но возвращение к плотскому, стремление к присутствию плоти означает возвращение нашего опыта к опыту субстанциальному, первобытному, животному. К чёрту пресловутый мозг, мы собираемся вернуться к трепету плоти. Мы и есть плоть, присутствующая здесь и сейчас, плоть действующая и присутствующая, а поэзия плоти в буквальном смысле есть поэзия актуальная. Только так и никак иначе.

Творчество тела – какое замечательное выражение, жаль, что оно понимается некоторыми дураками и пошляками как творчество телом. Находятся и такие, кто уподобляет творчество тела перформансу, искусству действия: даже не знаешь, плакать здесь или смеяться. Если вы полагаете, будто мы тоже занимаемся творчеством тела, мы не против, только тело само по себе не столь надёжно, поэтому мы подчёркиваем телесный низ. Если вы считаете, что это творчество телесным низом, то продолжайте так считать.

В 80-х годах, особенно в связи с поэтами третьего поколения, передовой характер китайской поэзии находит своё воплощение в пробуждении языкового сознания. Вопрос языка в эту эпоху был основным, поэтому Хань Дун говорил: «Поэзия не идёт дальше языка»[4]. Поиски, связанные с проблемой языка, в 80-х годах осуществлялись группой Анти-А, в их числе были поэты Хань Дун, Юй Цзянь, Дин Дан·丁当, Юй Сяовэй·于小韦, Сяо Цзюнь·小君. Обсуждение этого вопроса мы не можем ограничить строго 80-ми годами. 80-е годы в моём понимании начинаются с трёх игральных карт в пустыне сахара Ян Ли·杨黎 и заканчиваются А и Б Хань Дуна. Но действительно ли поэзия «ограничивается языком» по прошествии 80-х? Нет, эпоха языка закончилась, началась эпоха тела. 90-е годы – это эпоха пробуждения тела. И хотя ещё в 80-е годы зародилась группа поэтов Мужланы·莽汉, но лишь с наступлением 90-х, с появлением И Ша и Цзя Вэя·贾薇 телесностью начинают всерьёз и сознательно интересоваться и её практиковать.

Мы же заявим ещё более радикально: поэзия начинается с плотского и плотским заканчивается. Плоть – единственное воплощение передового начала в поэзии.

Мы, не раздумывая, будем стоять спиной к культуре, мы вечно будем играть отрицательную роль.

Цуй Цзянь·崔健[5], давая оценку режиссеру Цзян Вэню·姜文[6], говорил: «Если Чжан Имоу и Чэнь Кайгэ – это уровень мастеров, то Цзян Вэнь – это уровень скотов». Не знаю, скотского ли уровня Цзян Вэнь, но сама эта оценка приводит в трепет. Если нас когда-нибудь будут оценивать подобным образом, это будет высшей похвалой. Юй Цзянь говорил: «Всю жизнь мы ведём борьбу за то, чтобы жить по-человечески». А мы? Неужели надо походить на скот, чтобы хоть как-то протянуть?

Старый поэт Жэнь Хунъюань·任洪渊[7] в своё время призывал «искать первый импульс поэзии». Он имел в виду, что надо найти силу, которая приведёт в движение стих. Такой толчок должен совершить абсолютно новый механизм, который даст поэзии, этому старому дряхлеющему искусству, совершенно новое начало. А сейчас, я думаю, эта сила найдена: единственная, окончательная, вечно новая, не повторяющая себя, не дряхлеющая. Потому что она вернулась к самой своей сути.

 

декабрь 2001

(журнал Телесный низ·下半身, №1)

[1] Упоминаются два классических формата поэзии с обязательной рифмовкой и жёсткой метрикой – строгий уставной стих ши и номинально более гибкий, но в реальности не менее формализованный романс-цы. Оба они доминировали в поэзии вплоть до 20-х годов XX века.

[2] Один из важных авторов 90-х, сотрудничавший с проектами Они·他们, Одна строка·一行, Подсолнух·葵 и другими.

[3] Псевдоним поэта Чжа Хайшэна·查海生 (1964–1989), культовой фигуры в современной китайской поэзии, чья могила после его романтического самоубийства превратилась в место паломничества.

[4] Смысл высказывания Хань Дуна в том, что язык – это финальная, а, возможно, и высшая точка её траектории, её предел. Точная дата и источник цитаты неизвестны, вероятнее всего она начала циркулировать в нанкинской литературной среде не позднее 1987 и не раньше 1985 года.

[5] Патриарх китайского рока, начавший выступать в 1986 году.

[6] Цзян Вэнь – популярный актёр, сценарист и режиссёр китайского артхауса. Цуй Цзянь сравнивает его с режиссёрами «пятого поколения», вышедшими из авангарда и ставшими уже в Китае живыми классиками.

[7] Жэнь Хунъюань (1937–) – известный поэт, профессор Пекинского педагогического университета.

Оригинал эссе можно прочесть здесь.

колоссальное спасибо Ярославу Акимову за помощь в подготовке материала